Память ведьмака не подвела: мост действительно обнаружился в том самом месте, где Геральт рассчитывал его найти, вот только никакой радости это им не принесло – подгнившие опоры не выдержали, подломившись и рухнув в воду, и теперь конструкция осталась разве что памятником деревянной архитектуры, совершенно непригодным к практическому использованию.
- Поищем другую дорогу, - предложение было слишком очевидным, и озвучил его ведьмак лишь по привычке разбавлять свое одиночество разговорами с лошадью и самим собой.
Лютик хоть и принял новость с тяжелым вздохом, мысленно прощаясь с надеждами на теплую постель в ближайшем будущем, отметил все же, что им повезло бы куда меньше, окажись они теми несчастными, под чьими ногами мост пал смертью храбрых. Трудно было не согласиться.   
Геральт повернул кобылу кругом, оглядывая местность. Налево или направо – выбор невелик, и ничего умнее, чем выбрать более утоптанную тропинку, по которой с этого места уходили раздосадованные путники, он не придумал. Возможно, единственным отличием этих двух направлений было то, насколько большой будет гора трупов, что повстречается им на дороге, но в противном случае им оставалось только подкинуть монетку, а с судьбой ведьмак предпочитал не заигрывать, давно приняв тот факт, что чувство юмора у этой госпожи бывает весьма своеобразным, а к Геральту, казалось, у нее были какие-то особые «симпатии».
- Туда, - ведьмак повернул в ту сторону, где тропинка была шире, а в засохшей грязи виднелись отчетливый следы колес телеги. Бард и спорить не стал.
Сбавлять скорость не пришлось: для верховых, не жаждущих мчать в карьер, дорога не слишком-то уступала оставленному за спиной тракту – тем разве только, что по левую сторону от них начинал густеть лес, а по правую высились заросли камыша, подхватывая ветер мерным шелестом, и двигаться им оставалось только вперед, если ничто не заставит повернуть обратно.
Лютик бодро напевал какую-то песенку про смельчака, не страшившегося ни ревнивых мужей, ни страшных чудовищ, а Геральта то ли от усталости, то ли от природной язвительности так и подмывало поведать другу, что в такой местности чудовищ может водиться в достатке, а герой этих песен, как ведьмак знал, мог быстро растерять свою храбрость, встретив одно из них не в рифмованных строках, а в суровой действительности.
Ведьмак смолчал, и смолчал зря: за шумом, создаваемым едущим позади бардом, он едва не пропустил доносящееся от берега тихое рычание. Плотва занервничала, вскинула голову и боком пошла в пляс, добавляя своим топотом лишнего шума, – напугал ее то ли сам хозяин резкой одержкой, то ли все тот же звук.
- Тихо! – шикнул он на барда, не замечавшего никакой суматохи. К счастью, подобные команды были Лютику хорошо известны: он вцепился в повод, заставляя коня озадаченно остановиться, а мерин, чье непробиваемое спокойствие не переставало удивлять, недолго думая и отвоевав себе немного свободы от рук всадника, вцепился зубами в свежие побеги кустарника, принявшись сосредоточенно жевать.
Геральт спрыгнул с седла, заставил кобылу сделать несколько шагов, подводя к деревьям, и набросил поводья на сук, ибо сильно сомневался в преданности животного, а идти дальше пешком, когда та вздумает унести подальше ноги, ему ну дюже не хотелось.
- Слезай! – барду же очевидное пришлось подсказывать, потому как Лютик продолжал восседать верхом на Пегасе, являя собой прекрасную мишень для любого рода атаки, и если он намеревался умчаться вдаль на своем мерине при первых признаках опасности, то явно слишком переоценивал его возможности. Идеальная лошадь для того, кто любит музицировать, не сходя с седла, и совершенно негодная для быстрой езды.

И это действительно не входило в его планы. Он всего лишь шел в Утгард. Всего лишь, желая, отдать изготовленные им самим рунные обереги. Получить за них оплату и исчезнуть в холодной и снежной глуши Йотунхейма еще на несколько Лун. Вот каковы были его плану. И Нью-Йорк в него уж точно не входил. Как не входил этот чертов маг, имя которого Локи даже не знает, как не входил и двойник, что вывалился в Йотунхейме из параллельной вселенной прямо перед ним с этим чертовым тессерактом! Опять с этим чертовым тессерактом!.. Вся жизнь, словно насмешка и игра с Камнями Бесконечности. Этого ли желали норны, когда пряли его нить судьбы? Чтобы он вечно гнался за ними? Чтобы вечно получал их и вечно терял? Не жизнь, а бег по кругу...
В усмешке мага нет ничего личного, когда он смеет заговорить о том, что Локи со слов, наверняка Тора и кого то из выживших асгардцев, должен был быть глубоко мертвым. Трикстер недобро скалится в ответ, все еще ощущая фантомные боли в гортани - связь с материальной иллюзией в тот момент была до поразительности сильна, до поразительности физически ощутима. Может быть поэтому он был так слаб после? Слишком много вложил не только магических сил, но и жизненных? Ведь ему было тогда важно, чтобы безумный титан поверил, что смерть асгардского принца настоящая. Он столько раз притворялся мертвым, что, кажется, это уже входит в привычку... Одним разом больше, одним меньше. Может и этому магу позволить "убить" себя?
— Тор всегда был скор на суждения. — фраза звучит издевательски, а зеленые глаза принца напряженно наблюдают за тем, как маг Земли, удобнее перехватывает очередной наколдованный огненный хлыст. У него всего лишь считанные мгновения, чтобы оценить возможности своего противника. В прошлый раз этот маг подловил Локи неожиданно, открыв под его ногами портал в Пустоту, в которой не было ничего, кроме бесконечного падения и темноты. Время для него тогда перестало существовать, как и все остальное. И падение было бесконечным. Ровно до того момента, как он вывалился спустя целую вечность непонятно где прямо под ноги к брату и этому чертову магу. Лафейсон был тогда зол. Чертовски зол, что не погнушался бы пролить кровь. И, если бы гнев не застилал глаза, так оно и было. Но вместо драки очередной портал на другой конец Земли...
Однако сейчас маг намерен драться. Вопрос - для чего? - отпадал по определению. Тессеракт. После того, что случилось с их Вселенной каждый посвященным в тайну Камней Бесконечности, стремится заполучить их. Только вот этим бедолагам они под ноги не валяться и им приходится их упорно искать. Этот маг был искателем? И не трудно догадаться для чего продолжать драку даже того, когда сам Локи просит позволить ему уйти из этого мира. Все очевидно... Ведь таким, как Локи доверия нет. Таким, как Локи, могущество, что скрыто в Камне Пространства, это власть. Это страх. Это поклонение. И соблазн не оправдано велик. Это так. Но Локи знает... Локи помнит к чему, приводит его жажда власти. Еще одного Рагнорька ему не пережить. Никому не пережить. И потому, он почти готов отдать его без борьбы. Только "почти" не считается...
После пробной атаки, что разбилась о выставленный трикстером щит, в ход пошли более изощренные чары. Три пары одинаковых рук складывают знаки, чтобы через мгновение размножится до бесконечного числа копий. Эффектно. Энергоемко. И практически бесполезно. Если только у этого мага не припрятано парочки энергетических накопителей. Локи не ждет нападения - он уже действует. В ход идет йотунская магия, что закручивает вихрь наколдованного снега вокруг принца, мешая противнику сделать один точный и прицельный удар. Правая рука при этом сама покрывается ледяной коркой кинжала по новоприобретенной привычке. Следом выставляется щит... который через мгновение трещит сухим треском ломающегося льда. Принц зубы сцепил от напряжения в попытке удержать разваливающийся щит, потому что другой выставить уже не успеет. Только оглушающие удары не прекращаются, но даже, кажется, становятся сильнее. По спине Локи проходит дрожь - проигрывать отчаянно не хотелось просто, потому что не хотелось. Из принципа. Из вредности. Потому что в отместку за прошлую встречу хотелось раскатать этого мага тонким слоем по местному выщербленному бетону, смешать его с окурками, шприцами и мусором заброшенных складов. Не стоило Локи начинать диалог - нужно было сразу бить. И бить наверняка, чтобы весь дух выбило из этого самодовольного чернокнижника. Остается только держать оборону и ждать удобного случая для контратаки. А случай представиться должен. Не будет же колдун в самом деле продолжать подобную бомбардировку магическими оглушающими вечно - силенок не хватит. Но и держать щит становится все сложнее. Он осыпается мерцающей шелухой, смешиваясь с вьющимися вокруг трикстера хлопьями наколдованного снега. Еще чуть-чуть... Лафейсон схлапывает щит - держать его дольше бессмысленно. Отчаянный оборот вокруг своей оси в попытке совершить хотя бы один небольшой пространственный прыжок только, чтобы уйти с линии огня и совершить свою атаку. И... ничего не выходит. Права была Ангборда, когда говорила ему больше тренироваться в перемещении сквозь снег. Он получает несколько оглушающих ударов - сильных, но не выбивающих дух. Человека может и свалило бы с ног, но он то Бог. А после бьет по площади ледяным штормом в какой-то отчаянной попытке прекратить массированную атаку противника.
— Хватит! — голос его гремит подобно грому, не иначе, как у Тора научился. Дышит принц тяжело, практически загнанно, когда атака глохнет из-за развеявшихся копий противника. — Я сказал. Дай. Мне. Уйти. — рычит, а не говорит. В зеленых глазах багряный отсвет его ярости. Черты лица вот-вот пойдут рябью, заостряясь еще больше, а кожа пойдет синими пятнами. Он практически потерял контроль. — Этот мир давно не интересует меня!.. — практически попытка оправдаться в случайности своего появления здесь. — Так что вынь свою голову из задницы тролля и пойди останови кого-нибудь друго... — окончание предложения не договаривает, ощущая себя летящим навзничь. Удар головой достаточно сильный. На какое-то краткое мгновение перед глазами темно, а в другое он уже видит над собой самодовольное лицо мага.
Проиграл.
Опять.

Аид побежден. В момент, когда я воткнула свое копье в ядро Гора, назвавшись уже не чужим для меня именем, я в это не могла поверить. Даже когда я вскинула свой лук на том утесе, подавая знак оставшимся в Меридиане людям, я не могла позволить себе осознать, что опасность позади. Всего лишь одна из. Впереди много работы - нужно восстановить Гею, пока ситуация не вышла из-под контроля, но это подождет. У меня есть еще другие дела.

Не посетить празднование в разрушенном Меридиане - этот город лежал в руинах, и мне казалось очень неправильным распивать озерамские напитки вокруг развороченных машин. Мои друзья считали иначе, силой пытаясь затащить меня во дворец. Улизнуть от них я смогла лишь тогда, когда Эрленд, значительно надравшись, перетянул все внимание на себя, тысячные раз за вечер рассказывая историю финальной битвы - каждый раз наше сражение обрастало новыми немыслимыми подробностями. Толпа, не менее пьяная, чем он, каждую версию истории встречала одобрительными тостами, вызывая у меня головную боль. Я пить не хотела - организм, не приученный к алкоголю, не находил в нем особого смысла, а мысли о будущем не давали расслабиться.

Впереди у меня долгий путь, и начнется он с тех земель, на которых я появилась на свет. Назвала бы их "своими", но Нора так и не стали моим племенем, пусть каждый новый знакомый отмечал раскрас на моем лице или цвет одежд. С ними меня связывал лишь один человек, и именно к нему я, оседлав бегуна, направилась ночью, выезжая из Меридиана инкогнито. Люди, празднующие на улице, не обращали на меня внимание, а если их расфокусированный взгляд и цеплялся на меня, то лишь для того, чтобы одобрительно поднять кружку, снова назвав меня спасительницей.

Я выдохнула, когда выехала за приделы города, и его шум сменился на тишину пустыни. Опасности дороги никуда не делись, но визор помогал избегать стычек с машинами. Теперь, когда я знала их происхождение, эти "звери из стали" перестали наводить на меня тот ужас, какой наводят на большинство людей. Я точно знала, что это не создания Великой Матери (да и ее самой не существует, если не считать гениальный ИИ таковой), не происки Железного Беса (а вот он, в каком-то смысле был и даже не один). Возможно, я так до конца и не разобралась в истории Предтеч, но чувство понимания, что происходит в мире, давало мне какую-то уверенность в завтрашнем дне. И страх, потому что он всецело зависел от меня одной.

На земли Нора я прибыла через пару дней. Старые машины разрушили большинство поселений и убили немало воинов племени, но оставшиеся в живых пытались навести порядок. Похоронить умерших, помочь раненым, восстановить дома. Я видела все это издали, не заезжая ни в одно из них. Там не было моих родных или моего дома.
Там не было ничего моего.

Запоздало приходит мысль, что нужно еще раз посетить Священную гору. Возможно, там я найду еще что-то, что поможет мне в первой точкой моего пути. Первый раз я прошлась там слишком быстро, не было времени все рассмотреть. Надо забрать визоры, что лежат в учебном центре, еще раз пересмотреть сообщение Геи, найти другие записи, которые могут быть ценны.
Но это все потом. Сначала мне нужно домой.

Дом Раста на отшибе вызвал во мне вздох облегчения. С виду он совсем не пострадал, а это давало надежду, что и его хозяин жив и здоров. Об этом говорил и дым, шедший от костра, на котором мы готовили пищу и просто согревались холодными ночами. Я слезла с бегуна, оставляя свой транспорт за порогом и неспешно пошла по свежему снегу к двери.
Тут все было таким знакомым. Обнесенный частоколом двор, деревянные копьероги, на которых я отрабатывала удары с самого детства, моя старая мишень. Я улыбаюсь, вспоминая свое рвение к стрельбе и охоте, которое сильно помогло мне в жизни, пусть и не для этого я старалась. Я хотела победить на инициации, но еще больше я хотела получить одобрительную улыбку Раста. Может, поэтому я сейчас, после победы, поехала именно к нему, игнорируя всех остальных? Точно знала, что он не будет петь оды моей победе, называть Спасительницей и считать мессией. Мне это и было нужно - просто оказаться в родном месте с родным человеком, которому можно рассказать все, что я узнала и все, что тревожит, зная, что он поймет.

- Раст! - Я чуть повышаю голос, когда подхожу ближе к дому. Поднимаюсь по деревянным ступеням, заходя внутрь, чувствуя, как лицо прорезает улыбка от одного его вида. Живой. Внешне здоровый. Под его взглядом, я снова превращаюсь в маленькую отверженную всеми девочку, для которой он представляет целый мир. Все знания лишь от него (и визора), все умения - от него.
Может, и сражаюсь я за него?

- Что на обед? - Я демонстративно принюхиваюсь, пытаясь уловить аромат еды. Поспешный побег не позволил мне запастись провиантом, поэтому в дороге я перебивалась больше ягодами - охота и готова отняла бы слишком много времени, а мне не хотелось растягивать и без того долгий путь. Сейчас я бы сожрала и кабана. - Если что, этот кролик просто мечтал попасть в твое фирменное рагу, не смогла ему отказать. - Хитро улыбаюсь, доставая подстреленную около часа назад тушу из сумки.

Прекрасная... то есть, конечно, ужасная новость пронеслась по окрестностям столицы и, ветром подхваченная, ушла дальше, чтобы в ближайшее время заглянуть в каждую ветхую развалину объединенной империи: победоносный генерал, завершивший дело отца и ставший опорой нынешнего императора в праведном деле подавления воюющих племен в единое государство Сюйли, умер. Во времена внутренних смут с новостями такое случалось. С народными героями, надо сказать, тоже. Все чаще.

Новость, к слову, не отражала неприглядной истины: генерал не умер, а был убит. А на момент, когда первые глашатаи, сглатывая почти искренние слезы, рассказывали юным девам об их разбитых мечтах пробраться в гарем генерала, и вовсе был жив, он только вступал в свой последний бой. Но, как уже говорилось выше, с новостями в смутное время такое случалось. Эта новость не врала, потому что была предрешена.

Слово императора закон. Человек, в котором победоносная армия увидела последний шанс выживания для Сюйли, должен был исчезнуть. И это уже не зависело от того выбора, который он сделает.

Ни один из участников драмы в тот судьбоносный для генерала и страны день не знал: очень скоро эти новости превратятся в легенды. Эти легенды переживут страну, история которой не доберется до рубежа сотни лет.

Впрочем, вернемся к так и не почившему генералу.

В этот вечер Пэй Мин снова вел солдат императора в бой. Не было лихих скакунов, блестящих доспехов. Не было задора и куража. Он вел ребят, которых не знал. Против тех, кто годами прикрывал его спину. Драматично, не правда? Эта сцена и спустя сотни лет будет любимым сюжетом для театральных постановок. Может ли что-то сильнее пленить толпу, чем верность генерала нерадивому императору? Верность через себя. Вопреки собственным чувствам?

Забегая вперед, стоит признать, эти сюжеты тоже соврут.
Верность Пэй Мина уже давно не стоила юаня. Он слишком долго жил, слишком часто был призываем ко двору, чтобы не понимать: он служит недалекому тирану, умеющему только пускать пыль в глаза, начиная раз за разом войну. В этом бою на стороне императора его держал договор. Выкуп его верности: благополучие сотен солдатских семей и собственного рода.

— Ты же понимаешь, он соврет, — в последнем споре предупредил Жун Гуан.

— Если я ничего не сделаю, они точно умрут.

— Нет, если ты сядешь на трон. Победители решают.

— Если на трон сяду я, — признался тогда Пэй Мин, — боюсь, в этой стране все умрут с голоду. Я видел сотни примеров. Я хорош лишь в бою. Было бы лучше, если бы ты тоже знал свои берега.

— Если ты не сделаешь этого, то страны очень скоро не будет.

Пэй Мин тогда лишь пожал плечами и сказал:

— Зато жители будут.

История показала, что в этом он был прав. Впрочем, это уже совсем другая история.

В той, которая интересует нас, вовсе не у дворца, как нарисуют в картинах, а в кварталах бедняков встретились три стороны. У каждой были свои цели и своя мотивация. Победоносная армия, преданная своим генералом, шла в бой во имя страны, лучшего из мужей страны и выживания. Императорская охрана под предводительством предавшего своих людей генерала...
Их мотивация, надо признать, была гораздо сильнее. Как уже упоминалось, уже почти покойный Пэй Мин был любимцем народа, мечтой всех женщин и, что греха таить, некоторых мужчин. Он был обласкан советниками, одарен землями и красой. В общем, сделал все, чтобы большая часть рогоносцев столицы мечтала его убить.
И приказ императора нашел в сердцах солдат императорской армии жаркий отклик. С куда большим пылом, чем бойцы Жун Гуана, люди императора шли в бой, метясь в спину собственного предводителя. Их волновала только задница этого раздражающего Пэй Мина.
Пэй Мин же просто шел. Он давно уже не искал оправданий для того, чтобы убить. Вел вперед ненадежных людей, думая лишь о том, насколько прекрасный день выдался для того, чтобы красиво погибнуть.

Возможно, ему повезет. И когда этот бой утихнет, какая-нибудь красотка выскользнет из подворотни, чтобы его оплакать. Ему очень нравилась эта мысль. У него был целый план: не позволить решению лучшего друга убить легендарную честь победоносной семьи Пэй. Не дать запятнать семейное имя. Защитить брата и сестер. Не дать взять живым Жун Гуана — он, конечно, редкий засранец, но его засранец, он заслужил честной смерти в бою. Пэй Мин планировал умереть и защитить. Красивый финал великолепного сына Сюйли.

От предопределенной новости в этот день Пэй Мина отделяли сотни убитых, десятки ран, часы от заката до рассвета и... происки судьбы.

Смерть Пэй Мин себе представлял несколько иначе. Он думал, что будет покой, затем — путешествие на лодке, бюрократия и уход в новую жизнь.
Но стоило ему расколоть собственный меч, чтобы не достался бесчестным убийцам, как его что-то дернуло, как щенка за шкирку. И вот уже свет залил все пространство до рези в глазах. В нос ударил приторно-сладкий аромат. Голоса, больше напоминающие гребаные птичьи крики, заполнили пространство. После звука ударов мечей они особенно раздражали.
Где-то с надрывом бил колокол. Как позже часто будет рассказывать богиня, вершившая многие судьбы в Сюйли, этот колокол очень веселый, с буйным нравом. Он встречает на небесах всех новых жителей.
Но прямо сейчас этот колокол не был весел. Он пытался перекричать звон тысяч разбитых дамских сердец, оплакивающих несостоявшийся брак с генералом.

Ужасные, ой, то есть, конечно, прекрасные новости несли по следам предыдущих глашатаи Сюйли. Генерал Пэй не умер. Генерал Пэй вознесся. До здравствует славная богом осененная земля — Сюйли, обретшая покровителя.

Между тем новоявленный покровитель привык к свету и обнаружил себя в самом странном месте из всех, где бывал. А он ведь бывал и в диких племенах, и в борделях... разных заведениях за морем. Обессиленный, обескровленный, на фоне обступивших его богоподобных красавцев, он казался бродягой, шутки ради приглашенным в императорский дворец. Даже местные ароматы не способны были перебить его вонь: он пах смертью, кровью и потом. А вы бы побегали в тяжелых доспехах целый день по жаре с мечом наперевес и попробовали не сопреть.
На белоснежной мостовой валялась грязь с его сапог и растекалась лужа крови: не только его, с зажатого в руке осколка меча капала кровь убитых друзей. Лицо под слоем копоти и грязи трудно было разобрать. Лишь мутные от кровопотери глаза все так же ярко и жестко горели, не давая усомниться: этот парень сюда не случайно попал.
Впрочем, выводы «этого парня» давали усомниться. Первые слова, которые произнес генерал, вошли в список худших приветствий новых небожителей и делили первое место с репликами генерала Наньяна почти пятьсот лет:

— (китайская цензура вырезала непередаваемые китайские идиомы, повествующие о любви генерала к падшим женщинам и моржам), допился. Небожители мерещатся.

[indent] Банши кричит, когда кто-то бросается в объятия неминуемой смерти... Собственный крик проклятьем становится, предзнаменованием того, что никак не исправить. Смерти плевать на твой статус, положение в обществе, количество цифр в банковском счете, даже на то, каким человеком ты был. Она не выбирает, а просто приходит, никого не щадя. Её приближение дуновением холода могильного сопровождается и стенанием сотен измученных душ, чьи голоса звучат в мыслях, наизнанку их выворачивая. Мэри предпочла бы не чувствовать, не слышать и не знать... Но, кто-то свыше распорядился иначе, решив, что выдержать сумеет, что в теле хрупком достаточно сил. Она кричала, осознав, чья жизнь оборвалась тогда, под покровом последней летней ночи. Звуковой волной выбило стекла в окнах просторной гостиной, устлав траву под ними сверкающими осколками. Отчаяние, смешавшись с болью, раскаленным оловом по венам растекается, выжигая внутри все живое. И когда крик, наконец, стих, сменяясь беззвучными рыданиями, Вудворт казалось, что голос она утратила навсегда. Вычеркнутое имя в списке лишь подтвердило то, что уже произошло...
[indent] В огромном доме, окруженном лесным массивом, повисла давящая тишина. Девочка, в порыве истерики, срывает с постели простыни, на которых вместе с ним засыпала и которые запах его впитали. Здесь абсолютно все ему принадлежало. И она в том числе. Можно сжечь весь особняк, оставляя только гору дымящегося пепла, но образ Доминика остается высечен кровоточащим шрамом на искалеченном сознании. Из собственной памяти невозможно вытеснить того, кого... Любила? Даже смешно, ведь Мэри не находила смелости признаться в этом хотя бы самой себе. Любовь - непозволительная роскошь для той, что неустанно стены вокруг себя возводила, боясь привязаться. И все же, это произошло, а теперь, в том месте, где трепетало сердце, зияет черная дыра. Может все именно так и должно быть?

[indent] Затхлый воздух пропитан едким запахом сигаретного дыма, алкоголя, какого-то дешевого одеколона и пота. Громкие возгласы, смех и свист перекрикивают музыку, образовывая своеобразный вакуум, отделяя Канкун от всего остального мира. Этот клуб - последнее место, где Мэри могла бы оказаться, но, как известно, у судьбы крайне паршивое чувству юмора. Она прячет глаза от проходящих мимо посетителей, вперив потускневшие от слез изумруды в стакан, наполненный янтарной жидкостью. А если накидаться до беспамятства, легче станет? Утренняя встреча с Марком подлила масла в огонь, и теперь языки черного пламени грозились охватить все вокруг, оставляя в напоминание отметины на изгибе тонкой шеи - по-другому он не умел доказывать свою правоту. Темноволосая старательно скрывала их под слоем тонального крема, но они все также выделялись на бледной коже, хоть и не столь ярко. Несостоявшийся жених должен был оставаться в прошлом, но что-то снова идет не так. Обратиться бы к брату, но нет никаких гарантий, что тот не пошлет её куда подальше, как только увидит вновь. Лисандр? Он не откажет, но его методы тоже далеки от нормальности. Проще одной, уже привычно. Девочка храбрая, справится, даже если речь шла о чудовище, что с особым упованием отравлял её жизнь, уверяя в том, что после него Ад ей покажется цветущими садами Эдема.
[indent] - Детка, выпьешь с нами? - Не сразу замечает, что за столиком появляются трое, едва ли старше нее самой. Отсутствующим взглядом девушка смотрит на темноволосого обладателя мерзкой улыбки, что куда больше напоминала оскал изголодавшейся гиены. Разве в этом притоне не хватает девиц, способных скрасить их сомнительную компанию? Или она так похожа на ту, что с радостью повешается на шею пьяному придурку, чье самомнение, раздутое до размеров галактики, ни капли не соответствует действительности? - Нет. - Ей совершенно не хочется тратить время на поиски более мягкого, тактичного отказа, дабы ни в коем разе не задеть чужое самолюбие. Остается лишь верить, что сорокаградусное пойло еще не до конца разъело серое вещество в их головах и дважды повторять одно и то же не доведется. - Да ладно, мы же видим, что тебе скучно. Нам тоже. Почему бы не развлечься всем месте? - обмениваются смешками, ближе подсаживаясь и отрезая все возможные пути отступления. Мэри, молча, поджимает губы, сглотнув образовавшийся в горле ком. Нужно просто немного потерпеть. Им, в конце концов, надоест, и уберутся испытывать фортуну в другом месте. Холодное стекло к губам подносит, делая несколько небольших глотков.  Напиток привкусом странным отдает, но мало ли из чего сделан, она же не ценитель алкоголя и внимания не обращает на не полностью растворившийся порошок на дне стакана. – Может, все-таки передумаешь? - голос у самого уха ломает остатки терпения. Девчонка с места вскакивает, но картинка перед глазами теряет очертания, а ноги попросту отказываются держать хозяйку и она рухнула в руки одному из парней. Разразившись диким гоготом, они поднимаются следом, подхватывая Вудворт под руки с обеих сторон. Её заталкивают в небольшое пространство уборной, и с грохотом захлопнувшаяся дверь отнимает последний шанс на спасение. Один на один с чертовым ублюдком, что спиной в шершавую стену вжимает, руками девичий стан исследуя. Нетерпеливо от джинсовой  куртки избавляет, швырнув ту куда-то в сторону, грубо срывает лямки, полностью обнажив плечи. - Тихо, не брыкайся. Тебе понравится, - одной рукой рот ей зажимает, небрежно размазывая по лицу соленые слезы, второй спешно свои брюки расстегивает и до колен спускает. В следующий миг она чувствует, как горячие потные ладони под подол тонкого платья забираются, двигаясь вверх по внешней стороне бедер и следом за собой ткань задирая. Живот неприятным спазмом сводит, и Мэри с огромным трудом сдерживает рвотный позыв: её тошнило от одной только мысли о том, что сейчас может произойти. - Нет! Пусти меня! Не трогай! - попытки вырваться скорее на детскую возню смахивают, нежели на реальное сопротивление. Действие неизвестного наркотика замедляет ход времени, секунды пытками обращая, но спасение, о котором уже и мечтать не смела, приходит само собой.
[indent] Волчонком загнанным в угол забивается, наблюдая за тем, как лицо её обидчика превращается в кровавое месиво, разукрашивая стену липким алым разводом. После такого его не то, что дружки, родные узнать не смогут и в зеркало точно еще долго смотреться не будет. Но, тот, кто её спас... Мэри готова списать происходящее на галлюцинацию, подпитываемую веществом, проникшим в её кровь с алкоголем. - Ничего... Не успел... Ничего не сделал... - голос дрожит, словно она вот-вот вновь разрыдается, и слова никак не хотят складываться в связное предложение. Суетливо поправляя её платье, мужчина задевает кожу, что вмиг покрылась мурашками. Нет, это не призрак, не фантом и не плод больного воображения. Он настоящий. Он здесь. Тянется рукой к его лицу, взглядом пристальным за движением пальцев следует, вдоль скулы, подбородка, ниже к шее. Смотрит так, будто видела впервые и заново изучает. Доминик... - Ты же умер... Я это чувствовала. - До последнего отказывалась верить в жесткую действительность и вот он, прямо перед ней. Очередная насмешка? - Я ненавижу тебя... Ненавижу. Ненавижу! - срывается, не в состоянии совладать с захлестнувшими её эмоциями. Миниатюрные ладони в кулаки сжимаются, осыпая грудь кубинца ворохом слабых ударов. Ей плевать, даже если сюда сейчас сбежится весь город. Если бы она только могла забраться пальцами прямо под кожу, ломая клетку из ребер и, добравшись до сердца, сжать его настолько сильно, насколько сумеет. Только бы он знал... Только бы почувствовал все то же самое, что чувствовала она на протяжении всех этих дней...

Известие о смерти отца застигает его на работе.

Гэвин хлестал кофе в компании Криса и пары только сегодня прибывших в участок новобранцев, увлеченно - и, конечно же, сильно перевирая и приукрашивая - рассказывал, как он получил свой первый шрам, в красках и эмоциях, словно бы это было не по его собственной неаккуратности и глупости, а действительно как в голливудских боевиках под хихиканье Криса, знавшего и лично видевшего, как обстояли дела на самом деле, и от того все громче смеявшегося с каждой фразой Гэвина. Его первый шрам был на правом боку, неглубокий, но порез от ножа все равно оставил после себя светлую полоску - милая девчонка сбила его с толку своими очаровательными кудряшками и обаятельной улыбкой, а после всадила в него нож, ничего выдающегося, и уж точно даже не пахнет тем героизмом, о котором он сейчас гордо рассказывал доверчивым новичкам.

Телефон пищит где-то в кармане - Гэвину редко кто-то звонит, его немногочисленные партнеры предпочитали текстовые мессенджеры, звонками пользуются лишь курьеры и начальство, и звонок был явно не от первых или вторых.

На том конце провода - грустный голос матери, дрожащий и надрывный, она прерывается на рыдания, и Гэвин с трудом разбирает слова, пока тетушка Джесс не отбирает у неё телефон и мрачным севшим голосом не сообщает о кончине Рида-старшего.

Наверное, я должен чувствовать грусть.

Думает Гэвин, когда отпрашивается у Фаулера на несколько дней - отгул капитан дает ему без проблем, заставляет взять несколько дней не отгулянного отпуска, которые Гэвин провел в прошлом году в участке, корпя над одним из дел по производству красного льда. Поставщика они так и не взяли, Гэвин тогда едва ли не впервые позволил себе обсуждать рабочие дела в подробностях с кем-то, кто не является сотрудником полиции - мрачнее тучи он заявился тогда к брату и долго выспрашивал его о тириуме, после того, как первым делом вспыльчиво высказался, что он думает об изобретениях своего брата.

Наверное, он должен чувствовать в этот момент что-то кроме пугающего безразличия и спокойствия - Фаулер странно косится на него, предлагает отвезти до дома, вежливо спрашивает, не нужна ли ему какая-то помощь, на что Гэвин лишь отмахивается. Капитан бы помог без вопросов, только вот не мог Гэвин показывать кому-то свою слабость, даже сейчас и даже всегда всё понимающему капитану, бывшему явно лучшим начальником для Гэвина, чем кто-либо другой мог бы. Но нет. Он сухо благодарит и отрицательно качает головой.

Справится сам.

Наверное, в груди должно болеть, должно быть больно?

Ловит себя на мысли Гэвин, когда выезжает на трассу и мчится по направлению к Чикаго. Неохотно, не тащится с минимальной скоростью, тормозя весь поток, но удивительно долго ошивается в магазинчике на заправке, хлещет кофе, сидя в машине и глядя в пустоту, и долго разглядывает крыльцо их дома - несколько машин уже были припаркованы у подъездной дорожки, и старенькая Вольво Гэвина сильно контрастировала на фоне новеньких, как будто бы только с конвейера, машин немецкого производства.

Наверное, он должен сожалеть о потере, наверное, он должен задыхаться от боли, как его мать, когда звонила ему, когда рыдала в трубку и не могла и двух слов связать - наверное, сердце должно болезненно сжиматься от мысли, что он уже никогда не увидит его и не услышит его голос.

Только почему Гэвин чувствует лишь облегчение сродни тому, когда отпустил неприятную ситуацию или человека? Когда хочется поставить точку, когда понимаешь, что ничего не выйдет, что бесполезно, что получается лишь боль друг для друга, но не получается отпустить? Когда цепляешься из последних сил, когда из раза в раз получается лишь больнее, но продолжаешь оставаться рядом и не отпускаешь?

Кажется, Гэвин всё же сможет.

Наверное, я должен её обнять?

Смотрит на сгорбившуюся мать и не может заставить ноги сделать и пары шагов. В их гостиной совсем скоро соберется толпа родственников, Гэвин только и успел, что закинуть небольшую сумку с парой вещей в свою старую комнату - удивился немного, что родители не стали переделывать её в кладовку, лишь спихали ненужные вещи, чтобы освободить пространство других комнат, и забыли, периодически протирая пыль и проветривая комнату. Натягивает черный костюм, спускается вниз и застывает на нижних ступеньках - вид матери, поблекшей и потускневшей, вызывает у Гэвина неприятное чувство неловкости, от которого хочется отвернуться, скрыться, лишь бы не видеть.

Ей больно, ей одиноко - теперь она останется одна в этом огромном доме, и Гэвин, конечно, не удивится, если тетушка переедет из своего захолустья к ним и займет самую большую спальню в этом доме, не удивится, если она тут же раскидает везде свои вязанные салфеточки и фигурки котиков - не удивится, но и приезжать будет все реже и все более неохотно.

Мнется на нижних ступеньках лестницы - наверное, он должен успокоить и поддержать любимую мать, быть рядом с ней в трудный для неё момент, когда она была рядом с Гэвином во все его трудные моменты, поддержала его, даже когда хлесткой пощечиной отец дал понять сыну, что он думает о его связи с Максом из параллельного класса.

Наверное, я не должен думать о том, как же сильно я не хочу здесь находиться?

Он заранее представляет толпу родственников, которые захотят утащить себе немного времени младшего Рида, вспоминает все неловкие встречи с ними и мысленно воет и лезет на стенку. Гэвин не был фанатом семейных сборищ и посиделок - ребенком ему было скучно среди взрослых, а подростком он заимел совершенно отличные от их увлечения и взгляды, и от того просто не хотел конфликтов, стараясь находить причины не ехать на очередную встречу или в гости.

Гэвин бы и сейчас сбежал к себе в комнату, соврал бы что-нибудь про разрывающую голову боль, про жуткую мигрень и тотальный недосып в комплекте с переутомляемостью на работе, если бы не заметил знакомую фигуру, стоявшую у окна - очевидно, одна из дорогущих машин принадлежала не кому-либо, а Элайдже Камски.

- Давно не виделись, - хриплым голосом произносит вместо приветствия, подходит к нему, боковым зрением подмечая, что мать утешает тетушка Джесс, недовольно бросавшая в Гэвина глазами молнии. - Вот уж кого я точно не ожидал здесь увидеть.

Должно быть стыдно, что даже Элайджа приехал попрощаться с неродным ему отцом, должно быть стыдно, что все - ну или почти - здесь искренны в своих эмоциях, должно быть стыдно за то, что Гэвин не испытывает всей той палитры чувств, что должен бы.

Должно быть.

Но вместо этого он думает лишь о том, как бы ему поскорее сбежать домой.

Донесшийся с севера ветер был жарок и сух, точно дыхание самого огненного архонта. Стоя на крыше таверны «Кошкин хвост», Дилюк повернулся на встречу ветру и сделал глубокий вдох, в надежде почувствовать дух родины. Казалось, сейчас он стоит на самом крою света, а вокруг, куда ни взгляни простирается жизнь, бескрайнее юное будущее. В такую ясную ночь отсюда были ясно видны даже пики далеких гор, вершины, окутанные изумрудным бархатом. Родина…
Как все же сильно Рагнвиндр успел соскучиться по родному и любимому городу. Частица души Тёмного Рассвета ликовало, уже лишь от присутствия его на территории Мондштадта. Однако, вместе с этим, по какой-то причине тяжело здесь находиться. Воспоминания всплывали одно за другим. «Тут они с отцом покупали свежие цветы, на одно из дней рождений Джинн», «на соседней маленькой улочке, они с Кэйей прятались от стражи, после одно из шалостей брата», воспоминания одно за другим были по самым уязвимым местам Дилюка. Было больно вспоминать брата и отца, так что Рагнвиндр попытался отогнать от себя все мысли о былом, и сосредоточиться на настоящем.
В последнее время, враги Мондштадта не стеснялись нападать на жителей по ночам. Фатуи, так вообще, претворяются добродетелями, и не стесняясь бродили по городу так, словно они уже были здесь хозяевами. Впрочем, выглядело со стороны все так, словно, это было и правда вопрос времени. Кто знает, сколько Монд еще протянет со своими «защитничками», которые не видят дальше своего носа. Хотелось бы сказать, что его брат – Кэйа, не такой… хотя нет, подождите, не хотелось бы, так сказать. Хотелось бы сказать, что его подруга – Джинн, не такая, но увы. Рыцарь Одуванчик хоть и трудилась на благо Монда, но все равно отделаться от Фатуи не могла, или не хотела. Конечно, хотелось бы верить в то, что ей не позволяли навыки дипломата послать их в… нет, не в бездну, там они слишком хорошо себя будут ощущать… в ромашковое поле. Все же, репутация Фатуи давно их опередила, оставалось только надеяться, что, хотя бы кто-то задумался над этими слухами.

---

«Прогулки» по ночному городу – стали важной традицией Дилюка. Каждую ночь, он отправлялся разобраться с врагами своего родного города, не редко спасая при этом жизни граждан, попавших в беду. Официально, Рагнвиндр прибыл в Мондштадт позднее, чем на самом деле. Юноша хотел с начала разобраться с угрозами, а уж потом думать, какие приёмы ему придётся проводить по случаю своего возвращения на родину. Отец всегда говорил: «делу время, а потехе час», подчёркивая, что нужно с начала переделать все важные дела, а уж потом, можно позволить себе немного передохнуть.
Тёмный Рассвет был готов к повышенному вниманию, к своей скромной персоне. Так сказать, был готов к тому, что все будут смотреть только на него, стоит ему «официально» переступить городские ворота. Однако, все обошлось. Многие даже не соизволили кинуть даже взгляда в сторону «Блудного сына Мондштадта». Некоторые люди встретили его взглядом, но подходить не стали, без остановочной что-то обсуждая между собой.
Уловив удивленный взгляд мастера Рагнвиндра, Аделинда прокомментировала: «если бы вы прибыли немного раньше, господин Дилюк, вы бы стали новостью «номер один», однако в нашем городе появился загадочный герой, и все обсуждают сейчас только его». Вот так вот воин сам у себя украл славу, чему был очень рад. Ещё с детства его обучали стойкости в подобных ситуациях, но легче всего «не упасть в грязь лицом», это вовсе не проходить через подобные испытания. Ответил Рагнвиндр лишь лёгкой улыбкой своей собеседнице и продолжил свой путь.

---

Рыцарь вернулся домой ближе к вечеру, разобравшись со своими делами. Оставалось не так много времени, прежде, чем он снова отправиться на охоту. Прием, который он по долгу статуса обязан провести, был запланирован на выходные, и приглашения были уже разосланы всем тем, кого Рагнвиндр был вынужден пригласить. Будь его воля, приём был бы сделан только для Джинн, или бы вовсе не приглашал никого.
– Войдите. – Поспешно произнес Дилюк, услышав стук в двери. По началу, рыцарь подумал, что скорее всего кто-то из его наёмных рабочих постучал в двери, и поздно понял, кого могло еще привести сюда этим вечером.

[indent] Они проиграли.
[indent] Они не имели на это права. Только не он. Не после Афганистана, не после Заковии. Не после того, как в сиянии прожекторов и направленных на него тысяч восторженных глаз называл себя их щитом. Все эти годы он шел к искуплению, но лишь становился причиной новых смертей. Действие рождает противодействие, так? Об этом предупреждал Вижн, именно они, так называемые защитники, мстители, анонимные герои, повинны в том, что последнее десятилетие мир корежит в агонии. И теперь за их ошибки расплачиваются невинные, став кровавой жертвой на алтаре силы, превосходящей по мощи все, с чем они кога-либо сталкивались. Силы древней, как сама Вселенная.
[indent] Он на коленях - после все этих лет борьбы с сильными мира сего, с самим собой, попыток отделить себя от тени отца, о котором в памяти остался лишь полный разочарования взгляд, режущий больнее тупого скальпеля доктора Инсена, извлекающего застрявшие в груди осколки того, что сам Старк смел называть произведением искусства. Но, кажется, один, самый крупный и острый, так и не смогли найти - он засел в сердце, особенно остро напоминая о себе бессонными ночами. Все эти годы он хватал себя за горло и вытягивал из омута растерянности, страха, отчаяния. И теперь - наконец! - он на коленях.
[indent] Но торжествовать некому.
[indent] Генератор наночастиц искрит, жжет сквозь изодранную, пропитавшуюся своей и чужой кровью одежду, пальцы загребают темный, жирный пепел, горло саднит от едкого дыма, обоженным легким остро не хватает воздуха. Он уже все это видел - в своих кошмарах. Ванда, сама того не зная, надеясь напугать его, предрекла его судьбу. Но страха не было.
[indent] Теперь не было уже ничего.
[indent] Расколотый щит. Безвольная рука кончиками пальцев касается потускневшего молота, другая - все еще сжимает треснувший лук. С тихим потрескиванием остывает металл брони Железного Патриота, ставшего для своего хозяина последней, мучительной тюрьмой. На красном не видно красного, резкие штрихи, бледное лицо, глубокие тени вокруг всегда таких огромных, горящих жаждой нового, а теперь закрытых глаз.
[indent] - Э.Д.И.Т. - хрипит Тони, боясь услышать ответ, но надеясь на чудо, - отчет.
[indent] Прижимает к груди мальчишку, растрескавшиеся губы сочатся сукровицей. Он, раб науки, никогда не верил в бога, но сейчас был готов уверовать в кого и во что угодно, если только...
[indent] - Жизненные показатели не зафиксированы, сэр. Мне очень жа...
[indent] Он сам вырывает из костюма Питера модуль ИИ, сминая его в кулаке вместе с его фальшивым - да, черт возьми! - сочувствием. Что он может знать о сожалении? Плечи Тони сотрясаются в яростных, сухих рыданиях, пока пальцы перебирают завитки каштановых волос.
[indent] - Прости меня... мой мальчик, прости...
[indent] Шорох одежды по каменным осколкам в мертвой тишине, наступившей после прокатившейся бури сражения, звучит слишком громко, заставляя Старка бережно, словно величайшее сокровище, опустить тело паренька на бетонное крошево и подняться с колен. Он идет, посекундно оступаясь, бредет как в полубреду, не осознавая, что привлекло его внимание и что, собственно, ищет, пока взглядом не натыкается на посеревшие от пыли обрывки красной мантии, в последнем отчаянном порыве пытающиеся укрыть человека в синей робе.
[indent] Старк пытается наклонится, но ноги подгибаются и снова бросают его на колени. Он хватает Стрэнджа за плечо и переворачивает лицом вверх - тот еще жив, взгляд с трудом, но фокусируется на нем самом.
[indent] - Ты говорил, есть шанс. Скажи мне, что это он, - сипит Тони почти беззвучно, пальцы неловко перебирают ткань воротника, нащупывая складки ткани, вцепляясь в них, встряхивая чародея. - Скажи... ты, сукин сын. Скажи мне! СКАЖИ МНЕ!
[indent] Стрэндж кашляет, отхаркивая кровь вместе с какой-то маслянистой темной жижей. Превозмогая боль, криво улыбается в последний раз.
[indent] - Если скажу - не сбудется.
[indent] Стивен затихает в его руках. Тони, запрокинув голову, смотрит на вновь сгущающиеся тучи над головой, усилившийся ветер сносит в сторону вонь дыма и гари. Он понимает - это эндшпиль. Конец. Финал.
[indent] Встает. Вопреки всему, встает. Снова и навсегда. Закрывает глаза - и считает.
[indent] Раз. Дрожит под ногами земля.
[indent] Два. Воздух наливается запахом металла и тяжестью, словно свинцом.
[indent] Три...

[indent] Визг тормозов ударяет по ушам так, что становится больно. Чьи-то испуганные вскрики, встревоженные ахи, беспорядочная ругань. Он падает, когда чьи-то руки дергают его в сторону, и распахивает веки. Незамутненное солнце слепит воспаленные глаза так, что сложно рассмотреть окружающих его людей - смотрящих с беспокойством, спешащих, раздраженных.
[indent] Живых.
[indent] Тони садится, ощущая тепло нагретого полуденным солнцем асфальта и потеряно наблюдая за тем, как кричащий на него водитель такси поднимает стекло и газует. Теплый ветер мягко перебирает волосы, ссадины на лице припекает и пощипывает. Он с наслаждением вдыхает воздух, наполненный  смесью запахов хот-догов из ближайшей лавчонки и выхлопных газов. Слышит встревоженный голос, с тупым упорством спрашивающий, не нужен ли ему доктор.
[indent] Нужен. Но его не вызвать через 9-1-1. У него получилось. У чертова мага - непонятно как - получилось!
[indent] Тони поднимается на ноги, опираясь на почтовый ящик, оглядывается, обращая внимание на таблички с названием улиц, прикидывает что-то в уме и начинает пробираться сквозь столпившихся вокруг него людей. Уверенно берет курс, сначала заметно прихрамывая, потом - почти бегом. Мысль, что они все-таки победили, придает сил.
[indent] - Минус сто пятьдесят очков Гриффиндору, - на одном дыхании выпаливает Тони, когда старинная винтажная дверь с бронзовой ручкой отворяется перед ним, и буквально падает в полумрак прихожей Санкторума. - Ты, - черный от копоти палец уперся в грудь Стивена, - со своими секретами и вселенскими тайнами. Ты бесишь. Если ты еще раз... я заставлю тебя пережить все, что пришлось пережить мне.
[indent] Тони ведет, заставляя покачнуться, на мгновение темнеет в глазах, и ему невольно приходится ухватится за воротник монашеского одеяния Стрэнджа, чтобы устоять на ногах.

В Скайхолде всегда было очень шумно, гомон множества голосов, лязг тренировочных тупых мечей о погнутые перелопаченные доспехи, в которые облачают всех, кто так отчаянно желает служить в Инквизиции. Мир изменился и об этом свидетельствует хотя бы то, что Макс теперь был на свободе. Относительной. Теперь его связывали обязательства и клятвы, которые он в свою очередь дал не за просто так, но, в отличие от того же круга, Тревельян готовы были отпустить в любой момент на все четыре стороны, даже не смотря на то, что он сам по себе являлся магом.
Но он никуда и не шел по одной простой причине - некуда было.
Что у него было вне круга, если так подумать. Семья? Известная фамилия, единственная причина, по которой храмовники не особо шпыняли его в свое время, а окружающие учителя относились более мягко, родители отсылали достаточно "безвозмездной помощи", чтобы рыцарь-командор их круга не позволял своим людям слишком сильно расходится. И все-таки семья представляла из себя незнакомцев, которых он до этого никогда не видел, не помнил просто-напросто. Кто-то из магов постоянно говорил, что может припомнить лица родителей или их голоса, Максвелл же вместо этого белый лист перед собой видел. Легче было бы уже сказать, что у него этой самой семьи и нет, а то что фамилия известная, так это так... мало ли.
Усевшись на край колодца, Макс подобрал под себя одну ногу, листая одну из пыльных книг, которые он обнаружил в дальней комнате, полной паутины и пыли, в которую уже пару сотен лет так точно не заходили. Увы, вместо интересного чтива о загадках места, что подпирает небо, он листал книгу бух учета, причем далеко не эльфийскую, а более приземленную и написанную на известном уже всем языке. Кто бы тут до них не обитал, он явно имел очень серьезные проблемы с поставками продовольствия, из-за чего, похоже, крепость в итоге и покинули.
Логистика.
Макс щелкнул языком. Войны выигрываются умением планировать, а затяжные противостояния вроде того, что сейчас у них происходит, и подавно. Один из его учителей-чародеев постоянно говорил, что не в одной лишь магии преимущество, наоборот, в их случае - это только лишь минус, за который постоянно будут цепляться как за оттопыренный на заборе гвоздь. Нужно научиться быть большим, чем просто уязвимым к тени магом, способным случайно вырезать все свое окружение на фоне одержимости. Он должен, обязан, демонстрировать качества, которые сочтут полезными, даже если он сам считает их крайне скучными.
Максвелл ощущает над ухом тяжелое дыхание и как раз вовремя поворачивает голову, острая морда с твердыми наростами тычется ему в плечо, пытается дотянуться своими острыми зубами до желтых пропахших плесенью страниц, явно решив, что это нечто вкусное.
— Уйди! — Тревельян пытается отбиться от своенравного драколиска, что щелкает зубами, вытягивая блинную тощую шею. Максу очень хочется посмотреть в глаза тому умнику, что при виде этого порождения тьмы решил, что на него можно накинуть седло и обкатать.
— Ногами казенное не пинай! — недовольно ворчит конюх, показав свое лицо из-за стоил, которые до этого упорно вычищал.
— Пусть твое казенное не пытается меня сожрать! — Макс стучит корешком книги по носу и драколиск, наконец, решает, что еда такого не стоит, отходя от человека и ища себе новую жертву в качестве главного блюда. Макс нервно трясет головой, заправляет выбившиеся пряди темных волос за ухо. Это слишком шумное место, тут никогда нельзя остаться полностью одному.
Чем-то напоминает круг.
— А, милорд Инквизитор. — Он довольно машет рукой при виде знакомой фигуры. Этикет заставлял обращаться к вышестоящему по званию со всей учтивостью, но рядом не было никого, кто бы мог ему за это всыпать, а сам эльф, насколько успел понять Макс, не особо стремился быть важной шишкой в человеческом обществе. — Собираетесь вновь вершить великие дела на просторах нашего необъятного континента? И даже меня с собой не возьмете?
Шутки шутками, но Тревельян сам себя пытается убедить, что за высокими стенами морозной крепости ему вовсе не так уж и скучно... что он готов начать выть.

Как он вдруг решил признаться: неловко оказаться посреди полного зала тех, кто всегда будет с маниакальным стремлением отыскивать твои слабости и пытаться поставить тебя на ступень, что многим ниже занимаемой ими самими, в танце, о котором ты и слышал-то украдкой, не то что бы знать хотя бы пару движений? Хаха. Да что он - оказывается - вообще знает о неловкости.

На самом деле нет никакого “вдруг”. И никакого двойного дна. Тарталья не умеет признавать свою немочь только на поле боя - того, на котором ты всегда с клинками наперевес и в шаге от поражения (гибели), противника или же своей собственной. И хотя сейчас мозаичный пол зала приемов мало чем отличается от оного - в его системе внутренних координат оно совершенно точно не стоит того внимания, того значения, которым по неведомой причине принято одаривать. Уймись у него внутренняя благоговейная дрожь от посвящения в новый титул всецело - ему бы ничего не стоило под первые незнакомые ноты развернуться лицом к (не)благодарной публике, развести руками и объявить: а можно, дескать, другого кавалера для леди? А то я опасаюсь в ногах запутаться и истоптать той наверняка изящные пальчики под носками туфель.

В конце-концов, он, пусть и весьма иронично названный для них всех, проживших с пару тройку, а то и десяток его жизней, ребенком, не танцор (и не шут, хаха). Его взяли в ряды Предвестников как бойца (а еще дипломата, манипулятора, провокатора и так далее по списку). И кто-то правда что ли ждет, что он обязан оказаться хорош в танце? Ее Милость точно нет. Царица явно ожидает от него, что если танцу за пределами скрещенного оружия вдруг нужно будет обучиться во благо интересов Фатуи - то он обучится. И быстро. Вот и все.

Она выдыхает - он вдыхает. Тоже чуть резче ожидаемого. И смешливо и якобы бесхитростно фыркает (как будто бы в легких успевает осесть остро-пряный запах чужих духов, что-то с нотками сухого и разогретого на солнце, а, может, уже и вовсе тлеющего изнутри дерева):

- К примеру, женщины гораздо более самолюбивы? Самолюбие порождает чувство безнаказанности. А это опасненько, - не менее опасно, чем ощущаются “шажки” чужих пальцев с острыми (такими можно разодрать пару-тройку сонных артерий играючи, кажется) коготками по собственному плечу. - В Предвестники что, идут за прощением? Уверен, что если в глазах той, что может принимать решения, тебе вдруг не посчастливится оказаться дурой, а мне - глупцом, то никакой скидки на то, что ты носишь корсет и юбки, а я - нет, не будет. Да и знаешь… Не смогу прожевать - проглочу так. И либо подавлюсь, либо выплюну. Зависеть будет от того, что именно попало в эти зубки.

Тарталья этими самыми зубками и клацает тихо над чужим ухом. Прежде чем они-таки уходят в танец.

Бездна его побери (снова, хаха), но это во сто крат сложнее, чем прицельный выстрел в десяточку с расстояния в полсотни метров. Аякс как просто юноша искренне надеется, что не сжимает руки на ладони и талии леди слишком сильно - он кошмарно сконцентрирован и сосредоточен на всех ее полунамеках и движениях-уловках, на удивление, позволяющих и впрямь самому двигаться так, будто он точно знает, что делает.

Жест-шаг-вдох-ритм. И никакого такта, если вдуматься.

Синьора забрасывает ему ногу на бедра - и он ловит себя на том, что спускает руку с ее поясницы ниже. Сам себя оправдывая в тот момент: всего лишь для устойчивости. Ведь центр тяжести чужого тела смещается. Жаль, от досадливого прищура, когда пальцы таки мажут по коже в отвратительно откровенном разрезе на бедре, оно не спасает. Аякс не хотел бы позволять себе лишнего - он просто не считает, что имеет на это право ( как и время, как и желание).

Хотя короткие рыжие волоски на загривке все равно поднимаются дыбом, под аккомпанемент хлесткого звука; чужие светлые волосы проходятся самыми кончиками по мраморному полу как плетью из замаха. Тарталья слышал, что одним из арсенала своих оружий Восьмая кнут и держит. И теперь никак не может отделаться от навязчивого желания глянуть одним глазком, как та с ним управляется.

На пол между тем названная Прекрасной леди в том числе сползает каплей ртути - такая же смертоносная отрава. Ее в какой-то момент Одиннадцатый вздергивает не законченности, не апогея красивого танцевального движения ради - ему просто вот теперь-то откровенно неловко. Не потому что в касаниях к ногам, от колен и по направлению к бедрам, есть нечто неприличное (это же танго, о котором он ничего не знает, хаха). Аяксу несвободно от россыпи едких мурашек по предплечьям и даже стеснительно от слабого и теплого давления внизу живота.

Какое, blyat’, фиаско.

Танец заканчивается, остро режет по слуху финальными высокими нотами гипнотической (кто это вообще придумал? Сама Бездна, не иначе), а он думает: я не готов. Точно также, как и начинать, вот так резко обрывать оный - со странным чувством душной неудовлетворенности.

Хотя, может, это в зале просто жарковато, людей (и нелюдей) то сколько, хаха.

- Миледи умеет быть щедра на комплименты? - он посмеивается, старательно перемежая свое привычное и беззаботное веселье с едва заметно, но сбившимся дыханием, и смотрит прямо. Что, в общем-то, фатальная ошибка. Ведь в отличие от легкой и раздражающей тесноты в самом себе, не ощутить, не понять никоим образом, что зрачки у него успевают сожрать с треть небесно-голубой радужки, расширившись. - Вот уж не думал. Позволишь?

Красивый жест хорошего тона: когда Тарталья ту ее ладонь, к которой вернулся придерживающим жестом собственной руки, тянет ближе. Это не поцелуй, нет, поцелуй бы стал кошмарной и обесценивающей слишком многое из этих маленьких и незначительных побед (а он правда считает, что только что справился с весьма сложной задачкой; как там говорит Тоня, с задачкой со звездочкой?) пошлостью. Это этикет. Сухое касание к тыльной стороне. Благодарность юноши ко вниманию леди.

Только вот во время этого прикосновения Тарталья в кой-то веке перестает улыбаться. Он смотрит - взгляд ложится на чужое лицо как будто снизу вверх - с кристально ясным осознанием: женщина перед ним чертовски опасна.

Хотя и еще до конца не понимает, почему именно.

[indent] Они проиграли.
[indent] Они не имели на это права. Только не он. Не после Афганистана, не после Заковии. Не после того, как в сиянии прожекторов и направленных на него тысяч восторженных глаз называл себя их щитом. Все эти годы он шел к искуплению, но лишь становился причиной новых смертей. Действие рождает противодействие, так? Об этом предупреждал Вижн, именно они, так называемые защитники, мстители, анонимные герои, повинны в том, что последнее десятилетие мир корежит в агонии. И теперь за их ошибки расплачиваются невинные, став кровавой жертвой на алтаре силы, превосходящей по мощи все, с чем они кога-либо сталкивались. Силы древней, как сама Вселенная.
[indent] Он на коленях - после все этих лет борьбы с сильными мира сего, с самим собой, попыток отделить себя от тени отца, о котором в памяти остался лишь полный разочарования взгляд, режущий больнее тупого скальпеля доктора Инсена, извлекающего застрявшие в груди осколки того, что сам Старк смел называть произведением искусства. Но, кажется, один, самый крупный и острый, так и не смогли найти - он засел в сердце, особенно остро напоминая о себе бессонными ночами. Все эти годы он хватал себя за горло и вытягивал из омута растерянности, страха, отчаяния. И теперь - наконец! - он на коленях.
[indent] Но торжествовать некому.
[indent] Генератор наночастиц искрит, жжет сквозь изодранную, пропитавшуюся своей и чужой кровью одежду, пальцы загребают темный, жирный пепел, горло саднит от едкого дыма, обоженным легким остро не хватает воздуха. Он уже все это видел - в своих кошмарах. Ванда, сама того не зная, надеясь напугать его, предрекла его судьбу. Но страха не было.
[indent] Теперь не было уже ничего.
[indent] Расколотый щит. Безвольная рука кончиками пальцев касается потускневшего молота, другая - все еще сжимает треснувший лук. С тихим потрескиванием остывает металл брони Железного Патриота, ставшего для своего хозяина последней, мучительной тюрьмой. На красном не видно красного, резкие штрихи, бледное лицо, глубокие тени вокруг всегда таких огромных, горящих жаждой нового, а теперь закрытых глаз.
[indent] - Э.Д.И.Т. - хрипит Тони, боясь услышать ответ, но надеясь на чудо, - отчет.
[indent] Прижимает к груди мальчишку, растрескавшиеся губы сочатся сукровицей. Он, раб науки, никогда не верил в бога, но сейчас был готов уверовать в кого и во что угодно, если только...
[indent] - Жизненные показатели не зафиксированы, сэр. Мне очень жа...
[indent] Он сам вырывает из костюма Питера модуль ИИ, сминая его в кулаке вместе с его фальшивым - да, черт возьми! - сочувствием. Что он может знать о сожалении? Плечи Тони сотрясаются в яростных, сухих рыданиях, пока пальцы перебирают завитки каштановых волос.
[indent] - Прости меня... мой мальчик, прости...
[indent] Шорох одежды по каменным осколкам в мертвой тишине, наступившей после прокатившейся бури сражения, звучит слишком громко, заставляя Старка бережно, словно величайшее сокровище, опустить тело паренька на бетонное крошево и подняться с колен. Он идет, посекундно оступаясь, бредет как в полубреду, не осознавая, что привлекло его внимание и что, собственно, ищет, пока взглядом не натыкается на посеревшие от пыли обрывки красной мантии, в последнем отчаянном порыве пытающиеся укрыть человека в синей робе.
[indent] Старк пытается наклонится, но ноги подгибаются и снова бросают его на колени. Он хватает Стрэнджа за плечо и переворачивает лицом вверх - тот еще жив, взгляд с трудом, но фокусируется на нем самом.
[indent] - Ты говорил, есть шанс. Скажи мне, что это он, - сипит Тони почти беззвучно, пальцы неловко перебирают ткань воротника, нащупывая складки ткани, вцепляясь в них, встряхивая чародея. - Скажи... ты, сукин сын. Скажи мне! СКАЖИ МНЕ!
[indent] Стрэндж кашляет, отхаркивая кровь вместе с какой-то маслянистой темной жижей. Превозмогая боль, криво улыбается в последний раз.
[indent] - Если скажу - не сбудется.
[indent] Стивен затихает в его руках. Тони, запрокинув голову, смотрит на вновь сгущающиеся тучи над головой, усилившийся ветер сносит в сторону вонь дыма и гари. Он понимает - это эндшпиль. Конец. Финал.
[indent] Встает. Вопреки всему, встает. Снова и навсегда. Закрывает глаза - и считает.
[indent] Раз. Дрожит под ногами земля.
[indent] Два. Воздух наливается запахом металла и тяжестью, словно свинцом.
[indent] Три...

[indent] Визг тормозов ударяет по ушам так, что становится больно. Чьи-то испуганные вскрики, встревоженные ахи, беспорядочная ругань. Он падает, когда чьи-то руки дергают его в сторону, и распахивает веки. Незамутненное солнце слепит воспаленные глаза так, что сложно рассмотреть окружающих его людей - смотрящих с беспокойством, спешащих, раздраженных.
[indent] Живых.
[indent] Тони садится, ощущая тепло нагретого полуденным солнцем асфальта и потеряно наблюдая за тем, как кричащий на него водитель такси поднимает стекло и газует. Теплый ветер мягко перебирает волосы, ссадины на лице припекает и пощипывает. Он с наслаждением вдыхает воздух, наполненный  смесью запахов хот-догов из ближайшей лавчонки и выхлопных газов. Слышит встревоженный голос, с тупым упорством спрашивающий, не нужен ли ему доктор.
[indent] Нужен. Но его не вызвать через 9-1-1. У него получилось. У чертова мага - непонятно как - получилось!
[indent] Тони поднимается на ноги, опираясь на почтовый ящик, оглядывается, обращая внимание на таблички с названием улиц, прикидывает что-то в уме и начинает пробираться сквозь столпившихся вокруг него людей. Уверенно берет курс, сначала заметно прихрамывая, потом - почти бегом. Мысль, что они все-таки победили, придает сил.
[indent] - Минус сто пятьдесят очков Гриффиндору, - на одном дыхании выпаливает Тони, когда старинная винтажная дверь с бронзовой ручкой отворяется перед ним, и буквально падает в полумрак прихожей Санкторума. - Ты, - черный от копоти палец уперся в грудь Стивена, - со своими секретами и вселенскими тайнами. Ты бесишь. Если ты еще раз... я заставлю тебя пережить все, что пришлось пережить мне.
[indent] Тони ведет, заставляя покачнуться, на мгновение темнеет в глазах, и ему невольно приходится ухватится за воротник монашеского одеяния Стрэнджа, чтобы устоять на ногах.

[indent] Они проиграли.
[indent] Они не имели на это права. Только не он. Не после Афганистана, не после Заковии. Не после того, как в сиянии прожекторов и направленных на него тысяч восторженных глаз называл себя их щитом. Все эти годы он шел к искуплению, но лишь становился причиной новых смертей. Действие рождает противодействие, так? Об этом предупреждал Вижн, именно они, так называемые защитники, мстители, анонимные герои, повинны в том, что последнее десятилетие мир корежит в агонии. И теперь за их ошибки расплачиваются невинные, став кровавой жертвой на алтаре силы, превосходящей по мощи все, с чем они кога-либо сталкивались. Силы древней, как сама Вселенная.
[indent] Он на коленях - после все этих лет борьбы с сильными мира сего, с самим собой, попыток отделить себя от тени отца, о котором в памяти остался лишь полный разочарования взгляд, режущий больнее тупого скальпеля доктора Инсена, извлекающего застрявшие в груди осколки того, что сам Старк смел называть произведением искусства. Но, кажется, один, самый крупный и острый, так и не смогли найти - он засел в сердце, особенно остро напоминая о себе бессонными ночами. Все эти годы он хватал себя за горло и вытягивал из омута растерянности, страха, отчаяния. И теперь - наконец! - он на коленях.
[indent] Но торжествовать некому.
[indent] Генератор наночастиц искрит, жжет сквозь изодранную, пропитавшуюся своей и чужой кровью одежду, пальцы загребают темный, жирный пепел, горло саднит от едкого дыма, обоженным легким остро не хватает воздуха. Он уже все это видел - в своих кошмарах. Ванда, сама того не зная, надеясь напугать его, предрекла его судьбу. Но страха не было.
[indent] Теперь не было уже ничего.
[indent] Расколотый щит. Безвольная рука кончиками пальцев касается потускневшего молота, другая - все еще сжимает треснувший лук. С тихим потрескиванием остывает металл брони Железного Патриота, ставшего для своего хозяина последней, мучительной тюрьмой. На красном не видно красного, резкие штрихи, бледное лицо, глубокие тени вокруг всегда таких огромных, горящих жаждой нового, а теперь закрытых глаз.
[indent] - Э.Д.И.Т. - хрипит Тони, боясь услышать ответ, но надеясь на чудо, - отчет.
[indent] Прижимает к груди мальчишку, растрескавшиеся губы сочатся сукровицей. Он, раб науки, никогда не верил в бога, но сейчас был готов уверовать в кого и во что угодно, если только...
[indent] - Жизненные показатели не зафиксированы, сэр. Мне очень жа...
[indent] Он сам вырывает из костюма Питера модуль ИИ, сминая его в кулаке вместе с его фальшивым - да, черт возьми! - сочувствием. Что он может знать о сожалении? Плечи Тони сотрясаются в яростных, сухих рыданиях, пока пальцы перебирают завитки каштановых волос.
[indent] - Прости меня... мой мальчик, прости...
[indent] Шорох одежды по каменным осколкам в мертвой тишине, наступившей после прокатившейся бури сражения, звучит слишком громко, заставляя Старка бережно, словно величайшее сокровище, опустить тело паренька на бетонное крошево и подняться с колен. Он идет, посекундно оступаясь, бредет как в полубреду, не осознавая, что привлекло его внимание и что, собственно, ищет, пока взглядом не натыкается на посеревшие от пыли обрывки красной мантии, в последнем отчаянном порыве пытающиеся укрыть человека в синей робе.
[indent] Старк пытается наклонится, но ноги подгибаются и снова бросают его на колени. Он хватает Стрэнджа за плечо и переворачивает лицом вверх - тот еще жив, взгляд с трудом, но фокусируется на нем самом.
[indent] - Ты говорил, есть шанс. Скажи мне, что это он, - сипит Тони почти беззвучно, пальцы неловко перебирают ткань воротника, нащупывая складки ткани, вцепляясь в них, встряхивая чародея. - Скажи... ты, сукин сын. Скажи мне! СКАЖИ МНЕ!
[indent] Стрэндж кашляет, отхаркивая кровь вместе с какой-то маслянистой темной жижей. Превозмогая боль, криво улыбается в последний раз.
[indent] - Если скажу - не сбудется.
[indent] Стивен затихает в его руках. Тони, запрокинув голову, смотрит на вновь сгущающиеся тучи над головой, усилившийся ветер сносит в сторону вонь дыма и гари. Он понимает - это эндшпиль. Конец. Финал.
[indent] Встает. Вопреки всему, встает. Снова и навсегда. Закрывает глаза - и считает.
[indent] Раз. Дрожит под ногами земля.
[indent] Два. Воздух наливается запахом металла и тяжестью, словно свинцом.
[indent] Три...

[indent] Визг тормозов ударяет по ушам так, что становится больно. Чьи-то испуганные вскрики, встревоженные ахи, беспорядочная ругань. Он падает, когда чьи-то руки дергают его в сторону, и распахивает веки. Незамутненное солнце слепит воспаленные глаза так, что сложно рассмотреть окружающих его людей - смотрящих с беспокойством, спешащих, раздраженных.
[indent] Живых.
[indent] Тони садится, ощущая тепло нагретого полуденным солнцем асфальта и потеряно наблюдая за тем, как кричащий на него водитель такси поднимает стекло и газует. Теплый ветер мягко перебирает волосы, ссадины на лице припекает и пощипывает. Он с наслаждением вдыхает воздух, наполненный  смесью запахов хот-догов из ближайшей лавчонки и выхлопных газов. Слышит встревоженный голос, с тупым упорством спрашивающий, не нужен ли ему доктор.
[indent] Нужен. Но его не вызвать через 9-1-1. У него получилось. У чертова мага - непонятно как - получилось!
[indent] Тони поднимается на ноги, опираясь на почтовый ящик, оглядывается, обращая внимание на таблички с названием улиц, прикидывает что-то в уме и начинает пробираться сквозь столпившихся вокруг него людей. Уверенно берет курс, сначала заметно прихрамывая, потом - почти бегом. Мысль, что они все-таки победили, придает сил.
[indent] - Минус сто пятьдесят очков Гриффиндору, - на одном дыхании выпаливает Тони, когда старинная винтажная дверь с бронзовой ручкой отворяется перед ним, и буквально падает в полумрак прихожей Санкторума. - Ты, - черный от копоти палец уперся в грудь Стивена, - со своими секретами и вселенскими тайнами. Ты бесишь. Если ты еще раз... я заставлю тебя пережить все, что пришлось пережить мне.
[indent] Тони ведет, заставляя покачнуться, на мгновение темнеет в глазах, и ему невольно приходится ухватится за воротник монашеского одеяния Стрэнджа, чтобы устоять на ногах.[

[indent] Спустя прожитые десятилетия Картер знала наверняка - этот мир не менялся никогда; имела ли она право говорить подобное, пожимая плечами в очередном, не имевшем логического завешения, как собственно и смысла, споре,  предпочитая оставить за собой последнее слово? где-то в коридорах конторы, которую когда-то сама же  возвела на руинах, что остались от стратегического научного резерва - под недовольный шепоток власть имущих -  в вас больше нет нужды, война окончена, Капитан - обращение, что спустя годы все еще резало слух, презрением, скрежетом плотно сжатых зубов, что с трудом скрывалось под угрозой получить поставленный удар справа, аккурат в челюсть. Вот, только, Пегги знала - война никогда не закончится; ни в сердцах и умах людей, способных ее развязать. И пока она идет - стране будут нужны свои герои;

[indent] По правде говоря - всегда были нужны - те самые, которых держава пускала в расход, не считаясь с потухающими звездами в глазах простых солдат, что принимали на веру чужой героизм и шли за него в бой, умирая. Она знала такой взгляд, он был у большинства в ее окружении, после известия о героической, несомненно, но трагической смерти Капитана Америка, когда подбоченясь, опираясь на винтовку Дуган искал ясными голубыми глазами, скрытыми рыжиной хмурящихся бровей, ее взгляд, словно ища подтерждения совершенно не остроумной шутке, а потом сцеплял зубы и шел вперед - каждый божий день выполняя приказы на территории Европы. Потому что никто не знал Европу лучше, чем 107 й пехотный. Лишь поздними вечерами у костра бросая еле слышное, даже для нее - я, тоже, по нему скучаю. И черт подери, как Пегги Картер его понимала, и дело тут было даже не в свалившихся на когда-то хрупкие плечи обязанностях, под шутки Говарда о том, что каблуки ей больше не нужны, попытки доказать, что несмотря на трагедию каждый из них все еще в строю.

[indent] Потому что такой же взгляд она видела в отражении мутного зеркала, где-то в перерывах между нескончаемой вереницей парней/мужчин, что были готовы занять место Капитана на теплящихся еще углях программы "возрождение", под недовольное ворчание Старка, с которым, вобщем-то, Пегги была согласна, хоть ее и не спрашивали, потому что: что ты тут вообще забыла Картер? Каждый из них мог стать отличным Капитаном, потому что уже был прилежным солдатом, исполняющим приказ, а именно такие и нужны были государству, - отличные солдаты, но не один из них не был Стивом Роджерсом. Потому что Стив в первую очередь был хорошим человеком. Этого не хватало ни тогда, ни сейчас.

[indent] Спустя десятилетия жизни это, казалось, ощущалось острее, где-то между окончанием второй мировой и развязанной холодной войны, пока бюррократы и чинуши видели в ней лишь трату драгоценного ресурса, а за спиной все чаще звучало - посторонись Картер, теперь этим займутся мужчины: словно она уже не превзошла каждого на добрую голову с их увешанной орденами и медалями грудью, даже без этой проклятой сыворотки доктора Эрскина; словно она не была успешным агентом резерва, а ее заслуга в войне была значительно больше, нежели быть девушкой Капитана Америки; словно единственная рука, что была протянута ей в помощь, с кривой улыбкой на губах и запоздалым, мне важно, что думаешь обо мне ты, не была извинением от Говарда Старка - попыткой сделать этот враждебный к нему/ней мир более лояльным.

[indent] И с каждым прожитым годом, а особенно последние несколько лет, становилось все сложнее игнорировать отчеты, письма с пометкой: что ты об этом думаешь? Отмахиваясь фразой растянутой на добрые года - ты забыл, я на пенсии. Какая к черту пенсия, Картер? Потому что времени на подумать в американской глуши у Пегги  было предостаточно; потому что с каждым годом все меньше становилось понятного мирового, где самым страшным кошмаром был - сумасшедший ученый, а все чаще между строк встречались угрозы межгалактического масштаба; Пегги Картер все чаще хмурилась, ловя  себя на мысли, что где-то они упустили нечто важное, раз после войны так и не научились жить мирно.

[indent] Наверное, именно поэтому, было так просто сорваться с места, покидая тихую гавань, которая только на словах была американской мечтой, получив совершенно не уставное: нужно, чтобы ты прибыла в комплекс. Как давно она не получала подобных сообщений? Год, два, казалось так сходу и не вспомнить, даже, если захочешь. Ложь, почти что выверенная, - помнила все и всегда, где-то между очередным сообщением, что бездушный голос автоответчика предлагал оставить на телефоне директора.

[indent] Для многих в организации Пегги Картер была почти мифом, далеким пережитком истории зарождения, именем  нарицательным, черно-белым портретом без инициалов, на стене старого бункера,  что давно перестали использовать даже как хранилище, надгробной плитой на военном кладбище - стоит отдать должное - похоронили с почестями. И чем меньше призраков слонялось по коридорам под покровом ночи, когда из бодрствующих оставалась лишь ночная смена, да с десяток предусмотрительно отключенных камер на запасной лестнице, за которые кто-то завтра, естественно, получит по шее, просто потому что так надо - тем лучше. Пегги давно перестала стараться понять методы управления, которые практиковал Фьюри, пока организация исполняла возложенные на нее обязанности, а сама Пегги могла быть стирающейся со страниц историей.

[indent] Шаги ее отдавались эхом по пустынному коридору, давно уже не сопровождаемые чеканкой каблука, но все такие же резкие, с выправленным разворотом плеча, словно, стоит ей повернуть за угол и она снова наткнется на агента, что не упустит случая указать Картер на ее место;
вот только за углом не было агента, хотя в первую секунду действительно казалось, что умудрилась нарваться на охрану - слишком расслабилась, что даже не услышала чужих шагов - быть такого не может; вторая выбивала из легких воздух, словно пропустила удар поддых и теперь старалась втянуть побольше с шумом и тошнотворным привкусом желчи во рту, с тянущейся к кабуре рукой, даже если это не было осознанным - инстинкты срабатывали быстрее, нежели сознание, пытающееся зарегистрировать происходящее, даже если казалось, что оно вот-вот ускользнет.

[indent] Пульсирующей в висках мыслью, в которую совершенно не получалось поверить, где-то между сорвавшимся с губ - Стив? - болезненным, на издохе, словно не было прожитых лет за спиной, а перед ней все еще система связи с валькирией. Ей не стоит себя так обманывать. Голос ее застряет хрипом в горле,  оборвавшейся внутри действительностью, что ухала куда-то под ноги с грохотом разорвавшегося снаряда вот тут, прямо под самым боком, недалеко от палатки, когда в ушах еще долгое время звенело, а полевая медсестричка, та самая или такая же - не разобрать, которую раскручивали по радио, в историях про Капитана, в сорок шестом, с именем натянуто неблагозвучным, настолько похожим, что с трудом удавалось избежать этих все знающих взглядов, сдержать толи позыв рвотный, толи раздраженный вздох - Бетти Карвер, кричала о том, что нужно уходить - нечего сидеть на влажной земле; Вот только земля уходила из под ног. И тогда и сейчас. А сжатые на рукояти пистолета, что так и не вынула из кобуры, пальцы мелко дрожали - уже и не вспомнить, когда такое было в последний раз. Пегги Картер всегда знала, что этой стране нужны герои, лучше мертвые, чем живые, но конкретно на этого человека похоронка была подписана слишком давно.

В день, когда отец официально назначает Вегаса преемником и дает должность стажера на основном производстве, принадлежащем их семье, он также составляет и передает сыну его личный план развития. В нем детально расписаны шаги, которые требуется сделать для скорейшего достижения успеха.

Этот план больше похож на схему тренировок спецназа или курс для того, кто мечтает сдохнуть дорого, сложно, очень болезненно. К еженедельным занятиям английским и русским, курсам бизнеса при титулованном учебном заведении, тренировкам по рукопашке, стрельбе и самообороне добавляются мелкие семейные дела. Мелкие для тех, кто привык. На деле даже старым сотрудникам не доверяют того, что накидывают на Вегаса. Теперь ему в обязанность вменяется поддерживать хорошие отношения с телохранителями, проводить с ними совместные тренировки, планировать операции; встречаться вместе с отцом с партнерами; инспектировать раз в месяц завод по производству игрушек, на складах которого передерживается экспортное оружие; помогать с управлением швейной фабрики, которая достанется ему по достижении двадцати одного в личное пользование. В плане отца значится, что к двадцати он должен знать все дела и быть готовым управлять своим будущим бизнесом.

Не справится...

Это было даже интересно. Пусть отец никогда не желал признавать их с Макао своими сыновьями, но других детей у него не было. Чем именно кхун Кан (как в рабочих вопросах сложно звать его папой) мог ему угрожать? Кому он планировал бы передать управление семьей? Эта мысль могла бы расслаблять. Но Вегас мотивирован: он не любит проигрывать. Он прошел такой путь — не прошел, пробежал рысью, иногда срываясь на галоп, — что сдаться было бы сродни признанию поражения. Вегас слишком часто уступал главной семье даже там, где из-за права рождения не мог и участвовать. Естественно, он болезненно относился к каждому поражению.

Он действительно завидовал кузенам. В этой зависти в какой-то момент не осталось ничего доброго. Сыновья кхун Корна могли позволить себе то, о чем Вегас не мог даже мечтать: старший прохлаждался и делал, что хотел, потому что пострадал при похищении; средний совсем недавно выиграл певческий конкурс, и вовсе не потому, что обладал хоть зачатком таланта — отец позаботился (его собственный так долго, со вкусом и так зло болтал об этом); младший и вовсе смог выбрать жизнь звезды. Вегас же даже играть на гитаре учился украдкой и втайне: истинный сын побочной ветви семьи не имеет права распыляться и расслабляться. Все, что не служит усилению собственной власти, должно быть выброшено из жизни.

Вегас слепо следовал всем приказам, не видел студенчества. И при этом не получил ни единого слова одобрения от отца. Кхун Корн же гордился своими детьми, даже когда те творили очевидную херню. То есть всегда.  Вегас действительно завидовал. Он все еще верил, что однажды и он сможет получить хоть тень от этого. Ему мало надо, если подумать. Достаточно было бы одобрения отца, а все остальное он привык выгрызать зубами. И на этот раз Вегасу кажется, что он знает, как этого одобрения добиться. Он не допустит проигрыша. Потому что сделает верные ставки. Потому что обзаведется своими людьми и сможет копать под кузена.

И все-таки он ошибается, выбирая того, кто лишь кажется очевидно слабым звеном среди новых телохранителей кузена.

Первое, что делает Вегас, наводит справки. Среди новичков пара бойцов, переметнувшихся из ослабевших банд. Эти первое время будут грызть удила и выслуживаться. Так что их Вегас отметает.
Есть выпускник инженерного, взявший первенство города по стрельбе. Этот остается на крайний случай — как сложный, но возможный. Еще двое — друзья со спортивного факультета. Этих либо тащить парой, что накладно. Либо пытаться сперва разбить, чтобы снизить надзор напарника. Слишком велик риск провала. Так и выходит, что с порога Вегас кладет глаз на кажущегося перспективным Пита Понгсакорна Сэнгтама. Наивный южанин. Меньше месяца в столице. Таким проще всего вскружить голову шиком, блеском, возможностями.

Забавно, что с порога все идет не так: с Питом все складывается сложно. Наивный южанин оказывается — какое мерзкое слово, — честным.

Честные люди — чистый лист. Этот самый нонг Пит или правда не вписывается в привычные лекала, по которым отбирают телохранителей в основную семью, или просто настолько крут, что мог со старта отмазываться от закона: никаких приводов, даже штрафов за вождение нет. Все, что есть на новичка: он родился на юге, был региональным чемпионом по боксу, закончил школу — весьма неплохо, надо сказать. Не беден — нет долговых обязательств. Не богат — закономерно. Нет ничего бросающегося в биографии в глаза, что могло бы дать Вегасу быстрый путь к получению расположения.
По образу, что рисовался из собранной информации, Пит был не из тех, кто в конечном итоге шел в мафию. Хорошие парни оказывались в числе их работников от безысходности, поэтому им так сложно было доверять, поэтому их легко было совратить, перевербовать: нет никого мене верного загнанной в угол псины. Достаточно было узнать — что привело на опасную работу, и дать им это, немного добавив сверху приятного.

Вегас уже проворачивал такое для отца. Он значительно расширил шпионскую сеть семьи. У него были свои уши среди итальянцев, южных контрабандистов, северных наркобаронов и среди русских.
Для вербовки хватало недели.

Даже спустя две недели наблюдений он так и не понял, с какой стороны подойти к этому вечно улыбающемуся мальчишке.

На этом этапе, Вегас уже понял, что стоило бы отказаться и повернуться в сторону Арма. Инженеры — народ гордый, таких легко уломать.
Но к этому времени он сам себя загнал в ловушку. По выбранному пути уже вел азарт. Чем сложнее задача, тем больше удовольствия приносит решение. Именно поэтому в первый уик-энд, когда Пит получил вольную и отправился погулять по окрестностям столицы, Вегас — конечно, совершенно «случайно», — оказался рядом.

— Кого я вижу, — решив обозначить свое присутствие в тот момент, когда Пит устал ходить туристическими тропами и решил пообедать, Вегас нагнал его в дверях простенькой лапшичной и опустил руку на плечо. — Эм... нонг... нонг Кит, кажется? — нарочито исковеркал имя Вегас.

К текущему моменту он мог рассказать наизусть о Пите много фактов, большая часть из которых была личной. Но для мальчишки он должен был оставаться не заинтересованным в чужих людях. До поры. Сманивание кадров напоминало охоту: рано сунешься, дичь спугнешь. Покажешь нездоровый интерес и излишнее знание — проиграешь до старта.

— Какая удачная встреча. Меня кинули друзья, мне скучно. Ты же не откажешь кхуну Вегасу... тебе же уже рассказали, кто такой кхун Вегас? Да о чем я. Ты же вроде новый человек Танкхуна. Думаю, ты уже знаешь обо мне больше, чем я сам. Так вот, ты же не можешь отказать мне в малости. Не заставишь есть и скучать в одиночестве?

Вегас улыбается — чисто, светло. Эта улыбка заставляет сердца дев трепетать, а мужчин недооценивать долбонутого ублюдка, каким на деле и есть Вегас. Эта улыбка совсем не его, не настоящая. Но так сразу и не сказать. Для того, чтобы понять, надо знать Вегаса за масками. Таким, каким не видел его даже отец.
Вегас умел ставить в тупик тех, кому рассказали про гнилую натуру кузена из побочной ветви, потому что ангельская внешность и предельная вежливость никак не могли принадлежать плохому человеку.

— Нонг, ты же не собираешься здесь обедать? Куда смотрит мой братец? Он даже не дал тебе список приличных заведений, с которых стоит начинать? Надо срочно исправить. Здесь за углом припаркован мой байк. Если ты не имеешь неизвестной мне духовной связи с этой дырой, позволь прокатить тебя по окрестностям и накормить действительно вкусной лапшой.

Еще одна улыбка — мягкая. В отличие от хватки пальцев, которая не ослабляется на плече. Вегас не торопится давать Питу шанс ускользнуть от него, скрыться в толпе. Сбежать, пользуясь наверняка выданной рекомендацией. Той самой, которую в первый день заставляют заучивать всех людей старшей семьи: «Держись подальше от побочной ветви семьи Тирапаньякул».

— Ну, что скажешь? Или тебе страшно? — с ухмылкой подначивает Вегас.